Андрей Мартьянов - Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
Библиотекарь вернулся скорее, чем предполагала заранее подготовившаяся к долгому и скучному ожиданию компания. Впрочем, скучать предстояло только господам рыцарям, ибо их попутчики увлеченно рылись в книжных россыпях, точно белки, наткнувшиеся на залежи орехов, перебрасываясь незнакомыми именами и названиями, словно напрочь позабыв о нависающей над ними всеми угрозе.
Хранилище рукописей замка Ренн Гаю откровенно не понравилось. Ему мерещилось, что книги смотрят на них и перешептываются голосами людей, чьи кости давно истлели в земле, и он втайне обрадовался, когда по балкону зашлепали стертые сандалии отца Ансельмо. Монах принес с собой ничем не примечательную книгу, из тех, что называются «in quarto» — «в четверть листа», переплетенную в выцветшую, некогда синеватую кожу, и украшенную по краям шлифованными бляшками розово-черного оникса. Он молча прошел к своему столу, отодвинул лежавшие на нем рукописи и наполовину переписанную книгу, и водрузил принесенный фолиант посредине, кратко сказав: «Вот».
«И что с ней делать? — опешил сэр Гисборн. — Просто полистать с умным видом? Да, для мессира Бертрана и Рамона эта вещь имеет некое особенное значение, но только для них!»
Он осторожно поднял книгу и раскрыл на первой попавшейся странице, решив, что немного посмотрит в нее, а потом небрежно окликнет Франческо — пусть попытается выяснить, о чем здесь говорится. Рукопись не выглядела слишком старой, и даже скудных познаний Гая о книжном деле хватило, чтобы догадаться — это не подлинник, а позднейшая копия с некоего текста. Глаз выхватил несколько строчек, но намерение сэра Гисборна прочитать их с треском провалилось. Книгу написали на старинной латыни, многословной, вычурной и непонятной. Он натыкался на знакомые слова, однако не осознавал смысла громоздких предложений.
Отец Ансельмо, дабы не мешать своим гостям, отошел к книжному шкафу и сделал вид, будто целиком занят перестановкой книг. Гай отчаянным жестом подозвал Мак-Лауда и выразительно ткнул пальцем в развернутый фолиант, прошептав:
— Я тут ни слова не понимаю. Может, Франческо разберет нам хоть несколько фраз — про что здесь написано?
— Нет, — отрезал Дугал, заставив компаньона удивиться и насторожиться. Шотландец забрал книгу, открыл ее на последних страницах и вдруг кивнул, точно нашел искомое. — Не надо, чтобы они ее видели, особенно Изабель.
— Почему? — недоуменно спросил Гай. — Ты знаешь, что это за книга? Расскажешь?
— Как-нибудь потом, — отмахнулся Мак-Лауд.
— Я хотел бы услышать сейчас, — сэр Гисборн решил проявить настойчивость. — Что ты скрываешь?
— Ничего. Верни книгу и пойдем отсюда.
— Дугал, — медленно проговорил Гай. — Мне не нравятся твои затеи с секретами. Они уже принесли смерть одному человеку. Почему бы тебе не…
— Это то, что вы искали? — из-за шкафа высунулся Франческо, и, прежде чем Мак-Лауд успел отдернуть руку, преспокойно взял ставшую причиной ссоры рукопись, открыл ее и начал листать. По мере того, как число листов слева возрастало, итальянец сначала растерянно приоткрыл рот, затем точно окаменел, сжав губы в узкую щель, несколько раз оглядывался, проверяя, далеко ли мистрисс Изабель, а на последних страницах его лицо приобрело никогда не виданное Гаем ранее выражение — смеси испуга, недоверия, восхищения и тревоги одновременно. Он с треском захлопнул книгу, протянул ее Дугалу и бесстрастным, скучающим тоном произнес:
— Весьма познавательный и любопытный труд. Я бы сказал — крайне любопытный.
— Я думаю то же самое, — согласился Мак-Лауд, но Гай понял — произнесенные слова ничего не значили, главное осталось невысказанным. Франческо, быстро уразумевший, что стал невольным соучастником в сохранении некоей тайны, сделал вид, будто ничего не произошло, а ведь он догадался о возможном содержании книги, прочтя всего несколько отрывков. Этих двоих сейчас объединил заговор молчания, вернее, не двоих, троих — отец Ансельмо наверняка отлично знает, чему посвящен томик в блекло-синей обложке. И только он, милорд Гай Гисборн, выполняет тут роль набитого соломой чучела, на котором все, кому не лень, упражняются в точности метания клинков!
— Гай, не злись, — очень тихо и быстро пробормотал шотландец. — Придет время и я все объясню. Френсис, разыщи Изабель, скажи: мы уходим… Господи-боже-ты-мой, почему именно мне всегда выпадает разгребать чужое дерьмо? — последнее маловразумительное высказывание компаньона слилось для Гисборна в одно длинное слово, он повернулся, испытывая давно забытое чувство подростка, не принятого сверстниками в непонятную и захватывающую игру, и внезапно, как вчера вечером, догадался, какие слова ему надлежит сказать.
— Отец Ансельмо, спасибо за книгу, — он поразился, насколько непринужденно и спокойно звучит его голос. — Это не совсем то, что нам требовалось для разрешения нашего небольшого спора, однако тоже представляет определенный интерес… Кстати, можно задать вам один вопрос? Вам случайно не знаком человек по имени Лоррейн? Бродячий певец Лоррейн из Прованса?
Если бы Гай мог, он сейчас с величайшим удовольствием показал компаньону самый непристойный жест, какой знал, и крикнул: «Вот тебе!» Выражение лица Мак-Лауда в точности соответствовало простонародной поговорке «Мешком из-за угла стукнули», и он наверняка честил себя последними словами за то, что не догадался спросить первым. Франческо и пришедшая за шум Изабель помалкивали, выжидая.
— Лоррейн? — задумчиво повторил библиотекарь, словно не расслышав. — Да, я его знаю. Его здесь многие знают. Хороший певец, странный человек. Кое-кто кличет его безумным, другие называют его пророком, что вполне сходится. Пророки видят мир не так, как обычные люди, и неудивительно, что они кажутся нам лишенными рассудка. Однако Лоррейн, насколько я могу судить, вполне разумен. На свой лад.
— «Лоррейн» — имя или прозвище? — вмешался Франческо.
— Не знаю, сын мой. Если имя — мне неизвестен христианский святой, которого бы так называли, — отец Ансельмо пожевал губами и негромко продолжил: — Да и среди языческих божков, если на то пошло, я не отыскал никого с похожим наименованием. Если ж «Лоррейн» — фамилия, то в нашей округе нет такой семьи. Возможно, это в самом деле его прозвище, которое ничего не означает. Так он зовет себя, и так все зовут его.
— Откуда он родом, вы тоже не знаете? — утвердительно проговорила Изабель. Старик кивнул. — А почему его считают предсказателем?
— Его песни сбываются, — кратко и внушительно ответил библиотекарь. — Всегда или почти всегда. Почему он вас интересует?
— Мы столкнулись с ним по дороге сюда, — честно сказал Гай. Отец Ансельмо понимающе хмыкнул:
— Те, кто встречают его в первый раз, еще долго будут думать: мы видели нечто, чего не должно быть и что, тем не менее, существует. Лоррейн — такая же живая легенда наших краев, как источник Магдалины или волкодлак из Редэ. Но источник несет благодать, волк-оборотень — погибель, а Лоррейн — тревогу. Всегда только тревогу — о завтрашнем дне, о жестокости мира и людей, и о молчании Господа.
— Хотелось бы знать, кем его полагают в аббатстве Алье? — вроде бы про себя, но так, чтобы услышали все, пробормотал Франческо, и сам ответил: — Наверное, редкостным смутьяном. Или колдуном.
— И в Алье, и в Сент-Илере, моей обители, облегченно вздохнут в тот день, когда изловят этого типа и затолкают за решетку, — согласился библиотекарь. — Однако вряд ли я застану сие радостное событие. Жители края не слишком жалуют Лоррейна, но не дают его в обиду. Они защищают его от слишком рьяных монахов, предоставляют ему кров и пищу, и, видимо, надеются когда-нибудь услышать от него, что к ним придут счастливые времена. Он мог бы сложить такую песню, да только не делает этого, — отец Ансельмо искоса глянул на внимавшую компанию и как бы невзначай заметил: — На вашем месте я бы тоже не слишком уповал на то, что все образуется само собой.
— Конечно, — многозначительно согласился Франческо, вежливо, но непреклонно потянув мистрисс Изабель за собой к выходу. Господам рыцарям оставалось только последовать за ними, расставшись с успокаивающей тишиной библиотеки и ее характерным, образующим неповторимый аромат древности, запахом — пыль, слежавшиеся пергаменты, дерево, и присутствующий где-то на границе человеческого восприятия привкус тлена, напоминающего, что ничто не вечно в этом мире. Отец Ансельмо, по-птичьи наклонив голову и оттого став еще больше похожим на старого филина, стоял возле своего обширного стола, рассеянно поглаживая переплет загадочной книги, и, похоже, обдумывал какое-то не слишком приятное, но необходимое решение.
Снаружи немного потеплело, хотя порывистый ветер и не думал прекращаться. Франческо и девушка ушли вперед, остановившись у невысокой каменной ограды, протянувшейся вдоль среза верхнего двора, и разглядывая происходящее внизу. Мак-Лауд остановил Гая на ступенях хранилища книг, миролюбиво проговорив:
